Эмпириомонизм - Страница 109

109

Тут мы уже видим, что эта теория не просто «дополняет» исторический материализм Маркса, что она ограничивает его. Классовые формы жизни и классовый интерес в своем влиянии на идеологию сталкиваются с противодействующей силою идеологической «реакции» и — отступают перед нею. Конечно, отступают только до известного предела. Вопрос решается компромиссом двух принципов. Теории такого типа принято называть «эклектическими».

Принять такую теорию было бы для нас допустимо лишь в случае невозможности обойтись без нее в объяснении фактов. Имеется ли налицо этот крайний случай? Рассмотрим иллюстрации, приведенные тов. Бельтовым.

Теория денег. Что вызвало односторонность меркантилистов, что довело Юма до противоположной односторонности? В одном месте у Каутского (в «Geschichte des Socialismus») говорится: «Погоня за золотом и серебром была особенно сильна в XVI веке, когда источник могущества, кроющийся в натуральном хозяйстве, начал уже иссякать, а могущество кредитной системы не получило еще достаточного развития». В этих немногих словах, констатирующих несомненные факты, мимоходом дан материал, достаточный для объяснений обеих «крайностей». Надо только иметь в виду, что в новых идеологических теориях с наибольшей силой и яркостью выступает не то, что «остается по-старому», а то, что «движется», что усиливается и развивается; и это по той простой причине, что потребность в организующих, т. е. идеологических, формах особенно сильна по отношению к новому и переменному содержанию, не укладывающемуся в рамки старых форм. Усиленная, обостряющаяся жажда денег находит себе «одностороннее» выражение в признании денег за единственную истинную ценность — односторонность, вытекающая из того, что эта «ценность» быстро растет, а остальные лежат спокойно или идут на убыль. Быстро развивающаяся в XVIII веке система кредита и ассигнаций с ее «условными знаками» вызывает — и то у немногих теоретиков — одностороннее признание ценности «условных знаков» или, вернее, условного значения ценности денег, потому что рядом с возрастающей практической важностью кредита и ассигнаций непосредственное жизненное значение золота и серебра растет медленно или убывает; но это явление развивается не так резко, и потому большинство буржуазных теоретиков не впадают в «односторонность» отвлеченной головы Юма.

Материализм французских просветителей, идеализм последующих утопистов… Но материализм с его научно-позитивной тенденцией был естественной идеологией для поднимающейся промышленной буржуазии, с ее «земными» интересами и возрастающей «материальной» силой. «Идеализм» — смягченная форма религиозного мировоззрения — свойствен мелкой буржуазии, еще не порвавшей своей связи с авторитарным строем; собственно авторитарный класс — феодалы — склонен стоять просто за религию, так как, с одной стороны, она вообще санкционирует господство господствующих, с другой стороны, вполне соответствует типу авторитарного мышления (антитезы «Бог — мир», «дух — тело» и т. п. идеологически отражают то, что в действительности выступает как «власть — подчинение», как функция организаторская и исполнительская). Мелкая же буржуазия вначале, пока она еще сословие феодального мира, просто религиозна, и эту черту она сохраняет еще долго после того, как перестает быть таким сословием, частью в силу общего консерватизма идеологий, частью в силу авторитарного строя каждого отдельного мелкобуржуазного хозяйства (семья). Но при этом религиозное мировоззрение шаг за шагом пустеет и обесцвечивается, переходя в «идеализм». Французские утописты едва ли оттого сделались идеалистами, что хотели «сделать обратное» просветителям, а скорее именно оттого, что были проникнуты мелкобуржуазными тенденциями (пролетариат тогда тоже сохранял еще на 9/10 мелкобуржуазное мышление). Усилению авторитарного (а стало быть, и «идеалистического») элемента в мышлении французских утопистов способствовало еще то обстоятельство, что в своем реальном бессилии утописты стремились опереться для достижения своих целей на организованные авторитарные силы — государство, отчасти церковь. Все это были гораздо более серьезные причины для «идеалистических» настроений, чем желание непременно «сделать обратное» просветителям.

Английские аристократы-материалисты XVII века… Были ли они, собственно, идеологами аристократии? Аристократия шла в те времена под знаменем католицизма и частью — епископальной церкви, как и должно было быть в соответствии с авторитарным положением и авторитарным мышлением аристократии. Но аристократия и раньше и после нередко давала также идеологов другим классам общества. Материалисты XVII века были именно идеологами нарождавшейся крупнопромышленной буржуазии. XVII век в Англии был эпохою быстрого технического прогресса, развития мануфактур. Промышленная буржуазия росла, ее интересы и ее тип мышления, с его преобладающей в эпохи подъема тенденцией к материализму, захватывали близко стоящие элементы других классов. Аристократы-материалисты были буржуазными идеологами, как и многие аристократы во Франции XVIII века, хотя бы тот же барон Гольбах. Эти английские материалисты были большей частью учеными исследователями и с совершенно нефеодальным усердием работали в лабораториях над химическими и физическими приборами. Ничего аристократически-сословного в их материализме не было; истинными и наиболее многочисленными представителями сословно-аристократических тенденций были «паписты». Правда, и у материалистов-аристократов имелись монархически-абсолютистские тенденции, но они соответствовали также настроению и интересам крупной промышленной буржуазии, которой при бюрократическом строе легче заполучить всякие привилегии, монополии, всякое полезное для нее покровительство. Централистическая абсолютная монархия вовсе не классовый идеал аристократии; это форма буржуазно-аристократическая, и в большей мере именно буржуазная; идеалы аристократии лежат в феодальном прошлом.

109