Эмпириомонизм - Страница 16

В наивном, неразвитом сознании нередко и эмоции «объективируются», переносятся в физический мир; например, красота, безобразие, приятность и т. п. считаются свойствами самих предметов (а не явлениями воспринимающего сознания). Это бывает именно тогда, когда эмоциональные высказывания людей настолько сходятся, так мало противоречат одни другим в массе случаев данного рода, что люди привыкают считать эти эмоции общезначимыми, социально согласованными, что и лежит, согласно нашей точке зрения, в основе характеристики «объективного» или «физического» опыта.

Организующий центр для всего психического представляет индивидуальное «я», противополагающееся другим «я». Когда «я» исчезает из поля сознания, прекращается и антитеза психического с физическим. А это бывает не только в моменты потери сознания, но и в моменты наивысшей его деятельности. Как отмечал еще Шопенгауэр, глубокий эстетический аффект устраняет «индивидуацию», т. е. противопоставление нашего «я» внешнему миру, и психического физическому: в восторженном созерцании прекрасной картины природы или истинно художественного произведения мы перестаем чувствовать раздвоение в нашем опыте. Но то же относится и к моментам познавательного творчества, и к моментам напряженного проявления коллективной воли: человек «забывает себя», и тогда его переживания наиболее гармоничны.

Приспособление, называемое «я», выступает всего ярче там, где в опыте обнаруживается дисгармония — дисгармония, подрывающая индивидуальное существование; это бывает тогда, когда мы чувствуем голод, холод, страх, тоску, неудовлетворенность… Это — приспособление для индивидуальной борьбы за жизнь, и потому только в индивидуалистическом обществе, каково современное, оно для каждой личности становится центром опыта, резко отделяющим ее «психический мир» от психического мира других людей. Не так было в первобытном обществе, с его коммунизмом, с отсутствием внутренней борьбы и противоречий. Там человек не умел отделять себя от своей группы; его опыт непосредственно сливался с опытом других людей, слово «я» обозначало для него собственное тело с его непосредственными потребностями, но вовсе не комплекс эмоций и стремлений, резко отграниченных от эмоций и стремлений других людей, как это бывает в современном обществе. В обществе высшего типа, с коллективно-организованным трудом, с устраненными внутренними противоречиями и резкими различиями особей, человеческое «я» так же мало, как в обществе первобытном, могло бы послужить центром особого мира — мира индивидуально-психического: в тесном взаимном общении, в глубоком взаимном понимании людей исчезла бы всякая склонность противополагать свою «психику» психике других людей; и гармонически организованный коллективный опыт дал бы людям такую грандиозную полноту жизни, о которой мы, люди эпохи противоречий, не можем составить себе понятия.

В этом мире и для познания легко будет объединить всю сумму человеческих переживаний в гармонически-целостные, бесконечно пластичные формы, в которых опыт каждого органически сольется с опытом всех. И там будут, конечно, противоречия в опыте и в познании; но это не будут безысходные противоречия окаменелых фетишей* мысли, не допускающих никакой инстанции над собою, а временные разногласия творческого мышления людей*, сознательно стремящихся согласовать и свести к единству свои переживания, людей, сознательно отыскивающих наилучшие, наиболее целесообразные формы для такого согласования и единства. Свободное стремление к социальной гармонии познания вместе с глубокой уверенностью в возможности и необходимости ее достижения будет постоянно господствовать над всеми проявлениями личного сознания. Освобожденная от внутреннего разлада человеческая мысль, ничем не затемненная, чистая и ясная, будет с недоступной нашему воображению энергией прокладывать себе путь в бесконечность. Там будет достигнут истинный эмпириомонизм, который представляется нам идеалом познания.

Если мы сравним этот идеал познания с современным идеалом практически-трудовой жизни людей, то нам в глаза бросится их глубокий внутренний параллелизм, общая тому и другому всеохватывающая организующая тенденция. Это не случайное сходство: из практики возникает познание; гармония практики и гармония познания имеют один и тот же смысл.

Жизнь и психика

(Эмпириомонизм жизни физиологической и психической)

А. Область переживаний

I

Поток переживаний, образующий то, что мы называем психической жизнью, не во всех своих моментах является настоящим объектом познания, пригодным его материалом; он становится таким объектом или материалом только там, где выступает в более или менее организованном виде, в форме опыта. Даже в пределах непосредственного опыта есть много неясных, смутных переживаний, которые исчезают, едва возникнув в поле психики, которые так неопределенны и кратковременны, что ускользают от познания, почти не существуют для него. Но остается еще вопрос о том, что лежит за пределами непосредственного психического опыта, хотя не за пределами возможного опыта вообще.

Существуют ли достаточные основания, чтобы отрицать психическую жизнь в утробном младенце, в человеке, спящем глубоким сном без остающихся в памяти сновидений? Все наше познание чем дальше, тем в большей мере проникается идеей непрерывности, чем дальше, тем менее способно мириться с каким бы то ни было отклонением от этой идеи, чем дальше, тем решительнее делает ее своей всеобщей предпосылкой. Между тем идее этой безусловно противоречит представление о том, что психическая жизнь возникает из ничего, как прибавочный феномен* непрерывно развивающейся жизни физиологической, и на несколько часов может совершенно прекращаться, чтобы вновь воскресать из психического «ничто» в момент пробуждения. Однако ни утробная жизнь, ни сон без сновидений не дают нам непосредственного психического опыта, а потому лишь косвенно могут служить материалом для психологического познания. Это — темный хаос переживаний, в котором нет «души», нет организованного единства, характеризующего мир опыта.